Неточные совпадения
— Как мир, — согласился Безбедов, усмехаясь. — Как цивилизация, — добавил он, подмигнув фарфоровым глазом. — Ведь цивилизация и родит анархистов. Вожди цивилизации — или как их там? — смотрят на
людей, как на стадо баранов, а я — баран для себя и не хочу быть зарезанным для цивилизации, зажаренным под соусом какой-нибудь
философии.
— Это, очевидно, местный покровитель искусств и наук. Там какой-то рыжий
человек читал нечто вроде лекции «Об инстинктах познания», кажется? Нет, «О третьем инстинкте», но это именно инстинкт познания. Я — невежда в
философии, но — мне понравилось: он доказывал, что познание такая же сила, как любовь и голод. Я никогда не слышала этого… в такой форме.
— «
Людей, говорит, моего класса, которые принимают эту
философию истории как истину обязательную и для них, я, говорит, считаю ду-ра-ка-ми, даже — предателями по неразумию их, потому что неоспоримый закон подлинной истории — эксплоатация сил природы и сил
человека, и чем беспощаднее насилие — тем выше культура». Каково, а? А там — закоренелые либералы были…
— Камень — дурак. И дерево — дурак. И всякое произрастание — ни к чему, если нет
человека. А ежели до этого глупого материала коснутся наши руки, — имеем удобные для жилья дома, дороги, мосты и всякие вещи, машины и забавы, вроде шашек или карт и музыкальных труб. Так-то. Я допрежде сектантом был, сютаевцем, а потом стал проникать в настоящую
философию о жизни и — проник насквозь, при помощи неизвестного
человека.
Эта
философия казалась Климу очень туманной, косноязычной, неприятной. Но и в ней было что-то, совпадающее с его настроением. Он слушал Кумова молча, лишь изредка ставя краткие вопросы, и еще более раздражался, убеждаясь, что слова этого развинченного
человека чем-то совпадают с его мыслями. Это было почти унизительно.
Но
человек сделал это на свою погибель, он — враг свободной игры мировых сил, схематизатор; его ненавистью к свободе созданы религии,
философии, науки, государства и вся мерзость жизни.
Но слова о ничтожестве
человека пред грозной силой природы, пред законом смерти не портили настроение Самгина, он знал, что эти слова меньше всего мешают жить их авторам, если авторы физически здоровы. Он знал, что Артур Шопенгауэр, прожив 72 года и доказав, что пессимизм есть основа религиозного настроения, умер в счастливом убеждении, что его не очень веселая
философия о мире, как «призраке мозга», является «лучшим созданием XIX века».
— Это, знаете, какая-то рыбья
философия, ей-богу! — закричал
человек из угла, — он встал, взмахнув рукой, приглаживая пальцами встрепанные рыжеватые волосы. — Это, знаете, даже смешно слушать…
«Боже мой! — думал он, внутренне содрогаясь, — полчаса назад я был честен, чист, горд; полчаса позже этот святой ребенок превратился бы в жалкое создание, а „честный и гордый“
человек в величайшего негодяя! Гордый дух уступил бы всемогущей плоти; кровь и нервы посмеялись бы над
философией, нравственностью, развитием! Однако дух устоял, кровь и нервы не одолели: честь, честность спасены…»
Смех, которым ответил адвокат на замечание Нехлюдова о том, что суд не имеет значения, если судейские могут по своему произволу применять или не применять закон, и интонация, с которой он произнес слова: «
философия» и «общие вопросы», показали Нехлюдову, как совершенно различно он и адвокат и, вероятно, и друзья адвоката смотрят на вещи, и как, несмотря на всё свое теперешнее удаление от прежних своих приятелей, как Шенбок, Нехлюдов еще гораздо дальше чувствует себя от адвоката и
людей его круга.
Тогда нужно и важно было общение с природой и с прежде него жившими, мыслящими и чувствовавшими
людьми (
философия, поэзия), — теперь нужны и важны были человеческие учреждения и общение с товарищами.
Опыт научил его мало-помалу, что пока с обывателем играешь в карты или закусываешь с ним, то это мирный, благодушный и даже неглупый
человек, но стоит только заговорить с ним о чем-нибудь несъедобном, например, о политике или науке, как он становится в тупик или заводит такую
философию, тупую и злую, что остается только рукой махнуть и отойти.
Эта ситуация
человека, эта выброшенность его в мир абсурда, отразилась в
философии Хайдеггера, в романах Кафки.
Маркс хотел ввести конкретного
человека в философское миросозерцание и думал, что он это делает, утверждая материализм, хотя материализм есть абстрактная, наименее конкретная из
философий.
Для осуществления социальной правды, для уничтожения эксплуатации
человека человеком, для создания бесклассового общества совсем не нужно свободного творчества,
философии и эстетических ценностей, вредна религиозная и мистическая настроенность, противоречит цели социальной революции аристократическое понимание духовной культуры.
Марксистская
философия должна быть определена, как
философия praxis, акта, действия, но она дорожит реальностью того материального мира, над которым работает субъект,
человек, она восстает против идеализма, где лишь в мысли происходит победа над необходимостью и властью материального мира.
Легко жить Ракитину: «Ты, — говорит он мне сегодня, — о расширении гражданских прав
человека хлопочи лучше али хоть о том, чтобы цена на говядину не возвысилась; этим проще и ближе человечеству любовь окажешь, чем
философиями».
…Круг молодых
людей — составившийся около Огарева, не был наш прежний круг. Только двое из старых друзей, кроме нас, были налицо. Тон, интересы, занятия — все изменилось. Друзья Станкевича были на первом плане; Бакунин и Белинский стояли в их главе, каждый с томом Гегелевой
философии в руках и с юношеской нетерпимостью, без которой нет кровных, страстных убеждений.
В числе закоснелейших немцев из русских был один магистр нашего университета, недавно приехавший из Берлина; добрый
человек в синих очках, чопорный и приличный, он остановился навсегда, расстроив, ослабив свои способности
философией и филологией.
Станкевич, тоже один из праздных
людей, ничего не совершивших, был первый последователь Гегеля в кругу московской молодежи. Оч изучил немецкую
философию глубоко и эстетически; одаренный необыкновенными способностями, он увлек большой круг друзей в свое любимое занятие. Круг этот чрезвычайно замечателен, из него вышла целая фаланга ученых, литераторов и профессоров, в числе которых были Белинский, Бакунин, Грановский.
Ее длинная, полная движения жизнь, страшное богатство встреч, столкновений образовали в ней ее высокомерный, но далеко не лишенный печальной верности взгляд. У нее была своя
философия, основанная на глубоком презрении к
людям, которых она оставить все же не могла, по деятельному характеру.
Когда я привык к языку Гегеля и овладел его методой, я стал разглядывать, что Гегель гораздо ближе к нашему воззрению, чем к воззрению своих последователей, таков он в первых сочинениях, таков везде, где его гений закусывал удила и несся вперед, забывая «бранденбургские ворота».
Философия Гегеля — алгебра революции, она необыкновенно освобождает
человека и не оставляет камня на камне от мира христианского, от мира преданий, переживших себя. Но она, может с намерением, дурно формулирована.
— Вы никогда не дойдете, — говорила она, — ни до личного бога, ни до бессмертия души никакой
философией, а храбрости быть атеистом и отвергнуть жизнь за гробом у вас у всех нет. Вы слишком
люди, чтобы не ужаснуться этих последствий, внутреннее отвращение отталкивает их, — вот вы и выдумываете ваши логические чудеса, чтоб отвести глаза, чтоб дойти до того, что просто и детски дано религией.
В
философии нового времени христианство проникает в мысль, и это выражается в перенесении центральной роли с космоса на
человека, в преодолении наивного объективизма и реализма, в признании творческой роли субъекта, в разрыве с догматическим натурализмом.
Из книг другого типа: «Судьба
человека в современном мире», которая гораздо лучше формулирует мою
философию истории современности, чем «Новое средневековье», и «Источники и смысл русского коммунизма», для которой должен был много перечитать по русской истории XIX века, и «Русская идея».
Христианская
философия есть
философия субъекта, а не объекта, «я», а не мира;
философия, выражающаяся в познании искупленности субъекта-человека из-под власти объекта-необходимости.
Меня любили отдельные
люди, иногда даже восторгались мной, но мне всегда казалось, что меня не любило «общественное мнение», не любило светское общество, потом не любили марксисты, не любили широкие круги русской интеллигенции, не любили политические деятели, не любили представители официальной академической
философии и науки, не любили литературные круги, не любили церковные круги.
Я могу сказать, что у меня был опыт изначальной свободы, и, в связи с ней, и творческой новизны, и зла, был острый опыт о личности и ее конфликте с миром общего, миром объективации, опыт выхода из власти общего, был опыт человечности и сострадания, был опыт о
человеке, который есть единственный предмет
философии.
И Платон, и Декарт, и Спиноза, и Кант, и Гегель были конкретные
люди, и они вкладывали в свою
философию свое человеческое, экзистенциальное, хотя бы не хотели в этом сознаться.
Я написал: «
Философию свободного духа» (по-французски лучше названа: «Esprit et liberté»), «О назначении
человека.
Когда случается так, что философ как
человек является верующим христианином, то совершенно невозможно, чтобы он забыл об этом в своей
философии.
За это мне прощали «гностические», как любили говорить, уклоны моей религиозной
философии, мои недостаточно ортодоксальные мысли о свободе и творчестве
человека.
Хотя я никогда не был
человеком школы, но в
философии я все-таки более всего прошел школу Канта, более самого Канта, чем неокантианцев.
— Га! — сказал он решительно. — Я давно говорю, что пора бросить эти бабьи сказки.
Философия и наука что-нибудь значат… А священное писание? Его писали
люди, не имевшие понятия о науке. Вот, например, Иисус Навин… «Стой, солнце, и не движись, луна»…
После смерти друзья его напечатали в двух томах его «
Философию общего дела», которую раздавали даром небольшому кругу
людей, так как Н. Федоров считал недопустимой продажу книг.
Высмеивая увлечение
философией Шеллинга, Герцен говорит: «
Человек, который шел гулять в Сокольники, шел для того, чтобы отдаться пантеистическому чувству своего единства с космосом».
Я был первым и до сих пор остаюсь практически единственным
человеком, который обнаружил эту главную ошибку современной
философии; я показал, что все философы (за исключением Лейбница), начиная с Декарта и его последователя Спинозы, исходили из принципа разрушения и революции в отношении религиозной жизни, из принципа, который в области политики породил конституционный принцип; я показал, что кардинальная реформа невозможна, если только она не будет проходить и в
философии и в политике.
Чернышевский был очень ученый
человек, он знал все, знал богословие,
философию Гегеля, естественные науки, историю и был специалистом по политической экономии.
По моему мнению, опасно ошибаются те государственные деятели и вожди, которые полагают, что образ мыслей
людей (т. е. их
философия) является чем-то незначительным и что наука, лишенная милосердия, не приводит к появлению правительства, лишенного милосердия — гибельного и для того, кто правит, и для тех, которыми правят…
В отличие от
людей 40-х годов, он почти совсем не знал немецкой идеалистической
философии, которая могла бы помочь ему лучше решить беспокоившие его вопросы о «субъективном методе» в социологии и о «борьбе за индивидуальность» [См. мою старую книгу «Субъективизм и индивидуализм в общественной
философии».].
Основная тема русской мысли начала XX в. есть тема о божественном космосе и о космическом преображении, об энергиях Творца в творениях; тема о божественном в
человеке, о творческом призвании
человека и смысле культуры; тема эсхатологическая, тема
философии истории.
Наиболее интересен Н. Михайловский,
человек умственно одаренный, замечательный социолог, поставивший интересные проблемы, но с очень невысокой философской культурой, знакомый, главным образом, с
философией позитивизма.
Митрополит Филарет был очень талантливый
человек, но для религиозной
философии он совсем неинтересен, у него не было в этой области своих интересных мыслей.
Ложная
философия и ложная религия, выданная за положительную науку, утверждают в
человеке сознание ничтожества его происхождения и божественности его будущего, не его, конечно, не данного конкретного лица, а
человека вообще.
Только оставленный с самим собою
человек,
человек покинутый, изолированный мог и должен был создать
философию Канта.
И почти нельзя уже встретить
людей, которые верили бы в
философию так, как верили в Греции, как верили в Германии в эпоху ее философского расцвета.
Я бы охотно назвал свою
философию магическим реализмом или, точнее, мистическим реализмом: реализмом потому, что она требует от
человека, чтобы он проснулся, а не заснул.
Но и в естественных откровениях
философии и теософии
человек прикасается к мировому, вселенскому Разуму.
Современная
философия —
философия иллюзионистическая по преимуществу, ее гносеология отвергает не только реальность отношения к бытию, но и само бытие, лишает
человека изначального сознания свободы, свободы безмерной и безосновной, разлагает личность на дробные части, отвергая ее изначальную субстанциональность.
Величайшие философы, и христианские и языческие, те, для которых
философия была священной, признавали существование высшего, божественного разума — Логоса, в котором субъект и объект тождественны, и открывали действие Логоса в
человеке.